вода или волна?
"Ангел Западного окна", Майринк.
Когда я узнал, что у Майринка есть роман, целиком основанный на алхимической традиции, я побежал его читать, роняя все. Потому что стиль Густава в сочетании с герметизмом обещал стать чем-то незабываемым, что заняло бы почетное место на полке любимых книг между Гессе и Фаулзом.
Более того: этот роман не только "об" алхимии, это еще и роман о Джоне Ди со всеми сопутствующими: Эдвардом Келли, королем Рудольфом и Елизаветой I. В общем, я был уже готов к экстазу, когда меня постигло разочарование.
От стиля остались метафоры, впаянные в усредненный текст. Ладно, на этот счет Майринк в конце повествования от имени "Вестника" говорит, что "записи не выдерживают никакой серьезной критики".
Агрессивная символика: зеленый, зеленый, зеленый; зеленое свечение, зеленый ангел, зеленое озеро, зеленое зеркало; напротив - сполох, искра, огонь, блик, свет. Общее ощущение - дисгармония, резкое противопоставление, принципиальная полярность. Никакого примирения. Восклицательные знаки, почти непрерывные удивление-восторженность-тревога.
Разбалансированная композиция. Если "Голем" - это картина в картине в картине в картине, то "Ангел западного окна" - чуть-чуть картины там, чуть-чуть здесь, еще чуть-чуть надо дорисовать. Все это находится в единой рамке алхимии, имеет общую цветовую гамму, - преимущественно зеленую, - и стремится к той завершенности, определение которой Майринк дал еще в начале романа. В общем-то, никаких неожиданных поворотов в романе не будет: путь известен изначально.
Огромные разрыв между так называемыми "женским" и "мужским" путями. Мне, как человеку, который не видит иной разницы между полами, нежели сугубо физиологической, это понять трудно. Еще труднее мне понять, как совместить между собой два постулата: что каждый человек в себе имеет и женское, и мужское, и что, тем не менее, женский и мужской пути принципиально различны. Это, к слову, на фоне того, что идеальное существо в представлении алхимиков - Гермафродит.
Что касается персонажей:
Очень размытый образ Яны. Она больше похожа на мостик, лестницу, которая имеет роль только в тот момент, когда происходит восхождение. До и после - не более чем слабое воспоминание; Ди забывает о ней почти сразу, что меня ввергает в некоторое недоумение.
Исаис. Агрессия в чистом виде, даже гостеприимство у дамы больше похоже на беспощадную осаду с тараном и огненной водой. Стихийная сила, острая, доходящая до конца.
Бартлет Грин - вот кто мне действительно понравился. В начале романа, в новелле о райвенхедах, Барлерт напоминал мне бальзаковского Вотрена, а это хорошая рекомендация. Свободолюбивый, насмешливый, в меру безумный; никакой фанатичности и слепой веры. Позже он утратил самостоятельность и стал исключительно прислужником Исаис, что несколько поубавило его обаяние.
Липотин (не отголосок ли Липутина из "Бесов"?) - еще одна неоднозначная фигура. Слега на стороне сильнейшего, попеременно помогающий главному герою и Исаис. Появляется именно тогда, когда он необходим, приносит именно то, что требуется; вечный - не потому, что обрел бессмертие, а потому, что никогда не жил; глубже и интересней, чем вполне однозначный Ди.
По-прежнему, как и в предыдущих своих романах, герои Майринка являют собой скорее разобщенные части некоего целого, нежели отдельных персонажей. Они взаимодействуют так, как могут взаимодействовать только части одного организма; момент случайности исключен полностью.
И неловкий момент, когда комментарий к книге интересней самой книги:
Когда я узнал, что у Майринка есть роман, целиком основанный на алхимической традиции, я побежал его читать, роняя все. Потому что стиль Густава в сочетании с герметизмом обещал стать чем-то незабываемым, что заняло бы почетное место на полке любимых книг между Гессе и Фаулзом.
Более того: этот роман не только "об" алхимии, это еще и роман о Джоне Ди со всеми сопутствующими: Эдвардом Келли, королем Рудольфом и Елизаветой I. В общем, я был уже готов к экстазу, когда меня постигло разочарование.
От стиля остались метафоры, впаянные в усредненный текст. Ладно, на этот счет Майринк в конце повествования от имени "Вестника" говорит, что "записи не выдерживают никакой серьезной критики".
Агрессивная символика: зеленый, зеленый, зеленый; зеленое свечение, зеленый ангел, зеленое озеро, зеленое зеркало; напротив - сполох, искра, огонь, блик, свет. Общее ощущение - дисгармония, резкое противопоставление, принципиальная полярность. Никакого примирения. Восклицательные знаки, почти непрерывные удивление-восторженность-тревога.
Разбалансированная композиция. Если "Голем" - это картина в картине в картине в картине, то "Ангел западного окна" - чуть-чуть картины там, чуть-чуть здесь, еще чуть-чуть надо дорисовать. Все это находится в единой рамке алхимии, имеет общую цветовую гамму, - преимущественно зеленую, - и стремится к той завершенности, определение которой Майринк дал еще в начале романа. В общем-то, никаких неожиданных поворотов в романе не будет: путь известен изначально.
Огромные разрыв между так называемыми "женским" и "мужским" путями. Мне, как человеку, который не видит иной разницы между полами, нежели сугубо физиологической, это понять трудно. Еще труднее мне понять, как совместить между собой два постулата: что каждый человек в себе имеет и женское, и мужское, и что, тем не менее, женский и мужской пути принципиально различны. Это, к слову, на фоне того, что идеальное существо в представлении алхимиков - Гермафродит.
Что касается персонажей:
Очень размытый образ Яны. Она больше похожа на мостик, лестницу, которая имеет роль только в тот момент, когда происходит восхождение. До и после - не более чем слабое воспоминание; Ди забывает о ней почти сразу, что меня ввергает в некоторое недоумение.
Исаис. Агрессия в чистом виде, даже гостеприимство у дамы больше похоже на беспощадную осаду с тараном и огненной водой. Стихийная сила, острая, доходящая до конца.
Бартлет Грин - вот кто мне действительно понравился. В начале романа, в новелле о райвенхедах, Барлерт напоминал мне бальзаковского Вотрена, а это хорошая рекомендация. Свободолюбивый, насмешливый, в меру безумный; никакой фанатичности и слепой веры. Позже он утратил самостоятельность и стал исключительно прислужником Исаис, что несколько поубавило его обаяние.
Липотин (не отголосок ли Липутина из "Бесов"?) - еще одна неоднозначная фигура. Слега на стороне сильнейшего, попеременно помогающий главному герою и Исаис. Появляется именно тогда, когда он необходим, приносит именно то, что требуется; вечный - не потому, что обрел бессмертие, а потому, что никогда не жил; глубже и интересней, чем вполне однозначный Ди.
По-прежнему, как и в предыдущих своих романах, герои Майринка являют собой скорее разобщенные части некоего целого, нежели отдельных персонажей. Они взаимодействуют так, как могут взаимодействовать только части одного организма; момент случайности исключен полностью.
И неловкий момент, когда комментарий к книге интересней самой книги:
| "...Тем не менее авангардные тенденции начала века не были ему чужды, что сказалось в изощренной архитектонике романа, в сложном построении метафоры, в свободном перемещении витального акцента. Последнее обусловлено децентрализацией физического и психологического космоса, новой трактовкой перспективы и субъективности. Человек перестал быть средоточием Вселенной и постепенно превратился в объект среди объектов. Витальный акцент — выражение Марселя Пруста — переместился с человека целостного на человека, увиденного как частность, эпизод, жест, оттенок. По своеобразному закону эстетической справедливости все элементы пространственного и временного пейзажа получили равные права. Характеристики человека и вещи изменились: их значимость стала определяться не прагматической иерархией или местом и временем присутствия, но энергетизмом, ассоциативным полем, вероятностным сложным смыслом их загадочной экзистенции. При этом разгадка человека или вещи уже не самоцель, но лишь предварение иной загадки. Эстетическая децентрализация приводит к тому, что «смысл» теряет свою статическую ценность, обретая витально акцентированную текучесть и функциональность. Если во вселенной Лоренца и Эйнштейна картина мироздания во многом зависит от позиции наблюдателя, то эстетика авангарда ставит под сомнение легитимность наблюдателя. Как может барон Мюллер — «я» романа «Ангел Западного окна» — оценивать ситуации или людей, если он сам отражение или пролонгация неведомого Джона Ди?". |