"Что это за слово, которое знают все?"
Если человеческое самосознание всегда стремиться к чужому самосознанию, если оно способно раскрыться только при контакте с ним, и переживания, происходящие при таком контакте - это квинтэссенция всех прочих переживаний, то
как это ни прискорбно, но я в тупике.
Объективная, - насколько вообще человек может быть объективен к самому себе, - оценка своей способности к общению дает мне понять, что, как писал Кафка, "путь к ближнему для меня слишком дальний". А значит, что-то не так либо со мной, либо с этой вот теорией; при этом плохи оба варианта. В первом мне следует немедленно отложить все свои дела и начать переделывать себя под более приемлемого для общения человека, а второй - что можно все оставить как есть, и, скорее всего, ни черта не изменится.
Джойс не зря это слово не называет.

---

Проблема редактирования текстов, которые были написаны в приступе эмоций и за рекордно короткое время - проще состариться и умереть, чем исправить в них все ошибки.

Этот набросок по "Терлесу", боже, ПОЙДУ-КА Я ЛУЧШЕ ПРИЛЯГУ.

---

Меня трясет от смешанных ощущений; я боюсь чего-то абсолютно иррационального, я чувствую себя лживым и низким, чувствую, что если последует наказание - я не удивлюсь ему.
Я пустой, у меня пустое пространство внутри, только зеркала и дым в нем, и все, что в него попадает - множится, преломляется, искажается, но все же остается тем, чем было изначально. Это впечатлительность, внушаемость, я будто открыт всем ветрам, и оттого постоянно не в себе, постоянно в голове буря, и ни на чем я не могу остановиться подольше, меня несет в стороны, вниз, вперед; это мог бы быть так называемый "поиск себя" - но мы-то знаем, что это просто нестабильность и хлипкость внутренней конструкции.

Приснилось, как разом пали все мои воздушные замки.
Я слушал сою любимую песню, и заметил, что одно из слов в ней каким-то образом было заменено на другое. А я ведь помню текст наизусть, там точно было другое слово, и это просто выбивает у меня почву из-под ног, весь мир становится полупрозрачным, и я, как человек трепетный и ранимый, убегаю рыдать куда-то к скалам у моря.

---

Душа потребовала порноэлемента БЫСТРО РЕШИТЕЛЬНО

Фандом - «Терлес» Роберта Музиля.
Базини\Терлес-Байнеберг-Райтинг, фоново – новый женский персонаж.
Таймлайн – лет через двадцать после событий книги. Присутствует намек на насилие, намек на сюжет и даже намек на смысл. Хотя нет, кого я обманываю.
Кратко описать это можно так: Базини слегка не в себе.

       Политика

      Фон Райтинг до неприличия остроумен и находчив. Глядя на него, кажется, будто интриги плетутся вокруг сами по себе, без какого-либо участия с его стороны. Группа людей рядом с ним – все как один безупречно воспитаны и льстивы – подкрепляют это ощущение, и Райтинг в офицерской форме среди них выглядит ядром, центром, великим и мудрым предводителем.
      У Базини в голове хор поет о том, как День гнева превратит в пепел весь мир. Но это, конечно, не имеет никакого отношения к его планам.
      Райтинг всегда хотел стать тем, кем он сейчас является, и его стоит с этим поздравить. Базини бы дождался вечера, но Маргарита попросила вернуться пораньше, а значит, офицеру придется покинуть своих уважаемых друзей уже сейчас. Базини неловко: ему всегда было тяжело придумывать извинения.
      Райтинг встречает его радушным взглядом, который охлаждается по мере узнавания.
       - А. – Он едва заметно морщится. - Ты.
      Остроумие? Находчивость? Базини даже разочарован.
      Он сбивчиво приносит свои извинения гостям, просит угостить его чаем, подхватывает Райтинга под руку и ведет в дом. Тот быстро приходит в себя, улыбается – не ему, конечно – и шутит что-то про эксцентричных школьных друзей.
      Где-то далеко, уже вне его головы, слышится пение хора о великом Судие, и Базини пораженно качает головой. Не день – символ.
      Если бы фон Райтинг обратил свое бесценное внимание на такие вещи, он бы, может, насторожился. Может, музыкальный слух, интуиция или чутье на неприятности подсказали бы ему момент, когда следовало бы всадить Базини нож в спину.
      Но Райтинг не обладает навыками, столь необходимыми для его рода деятельности, да и ножа у него при себе нет.
      А у Базини – есть.

      Естествознание

      Однажды - очень давно - Базини решил, что ему нечего терять.
      Возможно, будь он взрослей, отходчивей, будь у него хоть что-нибудь, на что его измученный разум мог бы отвлечься, он бы вскоре и признал сильную преувеличенность своего решения.
      Но он не был ни взрослым, ни отходчивым. И все, что он видел перед собой тогда - очень давно - были полные злобы, презрения и какого-то исследовательского любопытства глаза своих сверстников. Глаза Байнеберга и Райтинга.
      И Терлеса, которого, по неясной до сих пор причине, в тот день в школе не оказалось. Базини, впрочем, это не помешало воссоздать у себя в голове, как смотрел бы на него Терлес, что он сказал бы ему - выплюнул в лицо - и, возможно, именно воображение привело его к тому, к чему привело.
      Он так и не покинул школу. После того дня наступила ночь, но утро - уже нет.
      С тех пор мимо него протекли тысячи дней, а барон Байнеберг так же костляв и высок, выглядит лет на тридцать, рядом с ним идет низкая женщина, лицо которой лишено каких-либо ярких черт. Базини скользит по ней взглядом, и не находит в ней ничего выразительного. Оттенение?
      Базини поводит плечами. И продолжает идти сквозь толпу - прямо к барону.
      Вчера, когда Райтинг медленно, будто сомневаясь, осел на землю, Базини почувствовал своим долгом рассказать ему все, всю свою жизнь от первого воспоминания и до сего дня. Многое пришлось опустить – кровь вытекала из раны так быстро, будто сама стремилась покинуть умирающее тело.
      Потом, когда бледность фон Райтинга не оставила сомнений в его дальнейшей судьбе, Базини задал ему вопрос, который, в сущности, надо было задавать гораздо раньше, но который он по причине, продиктованной далеким хором голосов, заменил на нож.
      Кровь офицера что-то проклокотала в ответ, пузырясь на губах, и Базини расценил тональность ответа как отрицательную. Не сказать, что бы он сильно расстроился.
      Теперь тот же вопрос будет задан Байнебергу. Если, конечно, Базини сумеет найти паузу в потоке его слов.
      Ему не хочется пользоваться ножом, но барон производит впечатление человека крепкого, да и не знает Базини иного способа заставить его замолчать.
      Его удары беспорядочны, слабы, и с каждым из них Базини охватывает страх и ярость, которые он не может объяснить, которые заставляют его чувствовать себя жертвой, как тогда, в тот день и в ту ночь. Он будто бы наносит удары не только барону, но и себе тоже – и к горлу подкатывает комок от обиды на это ощущение.
      Байнеберг, заметив это, вдыхает, словно перед погружением в воду, и:
       - А теперь выслушай меня. Твои действия продиктованы застарелой злобой, которая ни к чему не приведет. Убив меня, ты ничего не добьешься, согласись. Наоборот – тебе станет пусто, ведь до этого ты жил мыслью о том, что когда-нибудь отомстишь, а теперь это исчезнет, Базини, черт бы тебя побрал, убери нож! Я всегда говорил, что ты – пустая оболочка, случайная форма, за которой ничего нет, от этого и возникшая злоба заполнила тебя всего. У тебя ничего кроме нее нет, я прав?
      Базини думает, что ему можно попытаться изучить анатомию. Здесь же. На примере.
       - Конечно, я прав. Иначе ты бы не пришел в ярость от моих слов. Тебе надо только остановиться и подумать, что с этим делать, ведь можно заполнить себя чем-то кроме мести.
      Месть? Базини удивлен. Ему хочется ответить, что он и не думал о мести, но он вовремя понимает, что со стороны все выглядит именно так. Он смотрит от Байнеберга - на самые яркие пятна крови на нем - и думает, посвятить ли его в свои мотивы или не стоит.
      Нож скользит по коже, задевает края ран, и Базини слегка морщится, обнаружив уже начавшую застывать корку крови. Соскабливая ее, он глядит на часы - неужели он здесь уже так долго?
      Барон дергается под ним, что-то выкрикивает, он зол и напуган, и Базини чувствует жалость. Убрав нож, он тоже начинает говорить:
       - Ты не умрешь, я принял решение убить только Райтинга. Правда, не уверен, смогу ли я найти Терлеса. Но это ничего, у него двое детей, и если предположить, что в каждом Терлеса ровно по половине, то вместе они смогут его заменить. - Базини сжимает губы. Какая-то мысль пробивается сквозь его решение, грозясь его разрушить. – Терлес не нападал на меня, он только… Обманул, не ответил, ты знаешь, он обещал мне помочь и не помог? Просто ушел из школы, не предупредив никого, а днем – помнишь, что было днем.
      Настойчивая мысль заставляет его подняться на ноги, и Байнеберг, освободившись от его веса кашляет - кажется, кровью.
       - Может, он и не мог мне помочь, даже если захотел бы. Убить его за то, чего он не сделал и не мог сделать...
      Базини никогда не был бессердечным.
       - И неразумно.
      Неразумным он тоже не был. Ладно, ладно, был - но давно.
       - Ты пуст, Базини, поэтому ты здесь, поэтому убил Райтинга, поэтому и Терлесу следует тебя опасаться. Но тебе, конечно, не дано этого понять.
      Нож описывает дугу, и Базини удивляется, как легко он входит в предплечье барона. А где мышцы? А кости? Он испытывает желание посмотреть, как именно нож вошел в плоть - из любопытства.
      Тот не кричит, только дергается, и Базини приходится согласиться с ним во всем, уже давно пришлось – когда много лет назад темноволосая, крупная испанка с раздражающим ее именем Маргарита налетела на него всей своей яростью и рассказала, что она о нем думает.
      По существу, Байнеберг не говорит ему ничего нового.
      На вопрос он отвечает так же, как Райтинг – хрипом, стоном, но Базини, верный своему слову, убирает нож подальше от его тела.
      Позвав на помощь, он не находит ничего лучше, чем, дрожа и спотыкаясь, убежать в свой дом.

      Этика

      Ганс Терлес находится неожиданно. Он даже не находится скорее, а выныривает из толпы на улице, когда мысли Базини заняты совершенно другим, сталкивается с ним, и собирается уже извиниться и пойти дальше, как застывает на месте, узнавая. Базини тоже сразу его узнает.
      И приглашает на чай.
      Жена научила Базини быть гостеприимным, и если в доме, например, у Райтинга, он мог бы себе позволить забыть о правилах приличия и воспользоваться кухонным ножом немного не по назначения, то у себя вел себя безукоризненно. И чай был безукоризненным, и десерты, и разговор, который они с Терлесом вели.
      Ганс выглядел так же, как раньше, и это могло бы показаться Базини невероятным, если бы не гибкость его ума.
      В Терлесе всегда было что-то неправильное, несимметричное, и Базини подозревал в себе перфекциониста, ведь ему стоило труда не заскрежетать зубами от злости от этой неправильности. Возможно, это желание исправить и толкнуло его в ту пору именно к Терлесу; вокруг были люди и добрее, и надежнее, но они были правильны, а против Байнеберга и Райтинга такое не действовало. Терлес же мог… сопротивляться. И мог помочь.
      Так думал Базини, пока болевой шок в тот день-без-утра не способствовал выявлению истины: никто ему помогать не станет.
      Сейчас, в солнечный летний день, когда они миновали стадию обмена любезностями и Базини наконец нашел свой нож, а у Ганса оказалась слишком медленная реакция, он смог разглядеть своего гостя получше.
      Вечно задумчивый и встревоженный, – таким тот был в школе, таким Базини его и встретил на улице. Уже давно ему показалось, что задумчивость Терлеса плоска, ограничена, он будто варится в собственном соку, не в состоянии принять ничего нового и всегда возвращаясь к старому. И тревога его – тревога человека, смутно подозревающего, что миру до его мыслей нет никакого дела.
      Терлес смотрит непонимающе и жалобно, в его голове наверняка выстраивается объяснение происходящего, которое может удовлетворить его – но не Базини. Ганс по-прежнему не умеет думать о других, а в некоторых ситуациях это необходимо. В таких как сейчас, например.
      Спальня встречает их теплым, медовым светом и пением птиц за окном, но Терлес оказывается слишком занят попыткой освободиться из пут, чтобы отметить окружающую его красоту. Кожаные ремни наверняка больно врезаются в запястья, на которых от трения уже выступает кровь, и Базини качает головой - его гость совсем себя не бережет.
      Кровать прогибается под их телами – под Терлесом, извивающимся словно змея, и Базини, севшим на него сверху.
       - Не хочу тебя расстраивать, но ремни слишком прочные. До тебя уже проверяли.
      Фраза будто дает Терлесу некий сигнал, и он начинает говорить, кричать, снова говорить – о том, как нелепо все вышло, как неправильно Базини ведет себя, и это ведь шутка, ведь с происшествия в школе так много воды утекло, правда ведь, правда?
      Базини снимает с него одежду, складывает ее на столике у кровати, а свою – вешает в шкаф, и все это занимает у него столько времени, что Терлес замолкает. Молчит он и когда Базини ведет ладонью по его телу, от груди до бедер, сжимает тонкую кость, касается пальцами жестких волосков на паху.
       - Ты будто и не вырос совсем. – Вырывается у Базини, а у Ганса в ответ – растерянно-гневный вдох, и рука сама собой ложиться на его член, сдавливая сильнее, чем требуется. Терлес не возбужден – но он дрожит, и его дрожь передается Базини, и он бы соврал, если бы сказал, что ему это не нравится.
      Он склоняется над бедрами Ганса, трется щекой о его живот, опускается ниже, захватывая губами его член и отмечая, как быстро тот твердеет. И это ведь было уже, он будто вернулся на много лет назад, и сейчас Терлес встанет и попытается его оттолкнуть, скороговоркой будет придумывать оправдание – почему ему вообще тогда казалось, что требуется оправдание? – а потом сдастся и со стоном упадет на кровать.
      Этого, разумеется, не происходит. Терлес что-то говорит, его голос выражает страх, беспомощность и – конечно же – задумчивость, но говорит он наверняка снова только о себе. Как и всегда.
      Базини старается не вспоминать те несколько часов, которые он провел с ним в школе, в его кровати, он – обнаженный, а Ганс – сначала вполне одетый и почему-то перепуганный до смерти. Он бы даже сказал, ему ненавистна память об этом, он чувствовал себя униженным; еще более униженным, чем обычно.
      Он прижимает острие ножа к груди своего гостя, очерчивает ключицы, ведет вниз, и ответом - болезненный стон, дрожь, невнятные слова о вине и прощении. А за окном – птичья трель, тепло и шелест листвы, и эта дисгармония заставляет Базини вспомнить о приличиях.
      Пережитки старых нравов твердят в его голове, что дневной свет и раскрытые окна препятствуют столь интимному занятию, как у них сейчас – оно должны происходить в темноте, тишине, там, где никто не увидит. Но гость уже здесь, и будет некрасиво со стороны хозяина оставить его ждать до ночи. Базини, тем не менее, поднимается с кровати и закрывает шторы на окнах, и тяжелая алая ткань мгновенно погружает помещение в полумрак.
      Нож опускается на живот, на бедра, и если наклонить его чуть левее, то выглядит он почти как кисть, а красный след, оставляемый им – краской. Как-то Базини услышал, что художники-пейзажисты не любят пустых, не закрашенных мест на своих картинах.
      Красноватый свет сквозь шторы располагает к тому, чтобы прижаться к Терлесу сильней – и телом, и ножом.
      Тот вскрикивает под ним, извиняется, извиняется, снова извиняется, и снова говорит о себе, о том, как больно, как ему жаль, как он бы поступил на его месте.
      - Я все понимаю, правда, понимаю; я часто жалел о том, что натворил, что позволил натворить тем двоим. Помню, как тяжело тебе было. У меня до сих пор все холодеет внутри, когда вспоминаю, как ты однажды пришел и лег рядом, и сказал мне…
      А вот это зря.
      Напомнив ему об этом, Терлес просто обрек себя на удар в лицо, в грудь, снова в лицо. Базини подумал, что кричит его гость чуть громче, чем того требует ситуация, и обнаружил, что все еще прижимает нож к его бедру. Или уже к бедренной кости.
      Неожиданно даже для него самого.
      Вид пореза на теле Терлеса выглядит гармонично, уместно, и хороший вкус Базини говорит ему: все именно так, как должно быть.
      Кровь теряется в темных волосках па паху, стекает по ягодицам, и Ганс дрожит, все еще просит прощения, и его хочется взять незамедлительно.
      Базини подается вперед мягко и медленно, но Терлесу это не помогает, он дергается, пытается вырваться, рвано кричит, сжимается так сильно, что боль перекрывает удовольствие. Его член уже потерял твердость, Базини мог бы ласкать его рукой, но он решает показать наглядно, каково это, когда думают только о себе.
       - Скажи, чего ты хочешь.
       - Отпусти меня?
       - Нет, не это.
      Терлес, кажется, и не надеялся на согласие.
      Вот таким – растерянным, испуганным, с разведенными в стороны ногами и кровью, пропитывающей белоснежные простыни под ним, он выглядит правильно.
      Неправильными остаются только его слова.
       - Я знаю, как одиноко тебе было, и вижу, что одиноко до сих пор. А я тогда только самого себя замечал, Базини, ты понимаешь? Я был ребенком, сам не ведал, что творю. Теперь все не так.
       - Не так?
       - Мне тоже одиноко. Я всегда о тебе помнил, и, мне кажется, не зря. Я тогда не ответил тебе, но мне все это время тебя не хватало, понимаешь, Базини?
      По-правде говоря, Базини не понимает.
      Маргариту он встретил почти сразу после того, как поступил в академию.
      В своей жизни он знал два отношения – жалость и презрение, поэтому Маргарита, которая почувствовала к нему ярость, проникла в его душу глубоко, словно копье. И так там и осталась.
      Вскоре ярость сменилась интересом, а потом заботой, и Базини не считал себя одиноким ни на секунду.
      Следующая попытка Терлеса заговорить об одиночестве оказывается встречена ударом в висок.
      Базини двигается в нем, и возбуждение захлестывает его; резкое, жгучее удовольствие прокатывает от члена по всему телу, и он смахивает слезы с лица Ганса, целует покусанные губы, и он ведь уже целовал их раньше, плотно сжатые и прохладные, и теперь воспоминание об этом почему-то не заставляет его чувствовать себя униженным.
      Красный свет, темная кровь под его пальцами, пик удовольствия; Базини кажется, что он нашел себя, наконец нашел, но Ганс – ненадежен, и наполнить себя им значило бы вернутся в ту ночь, растянуть ее на всю жизнь, и никогда, никогда, никогда не увидеть утро.
      Поэтому, откинув нож и встав на колени, возвышаясь над Гансом и раскинув руки в стороны, словно ангел-хранитель, Базини вопрошает:
      - Ты будешь преподавать со мной?
      Терлес задыхается, мигает, на всякий случай дергается еще раз.
       - Пре?.. Преподавать?
       - У меня есть возможность вернуться в нашу школу, но я не могу выбрать из трех дисциплин, то есть не мог, теперь один вариант кажется мне ближе прочих, и мне нужен напарник. Ты будешь преподавать со мной этику, Ганс?
      Базини не будет преподавать уже нигде, его скоро поймают и накажут за содеянное, может, даже прямо сейчас, но он решительно настроен увидеть утро. Выйти из того дня – и вступить в новый.
      Терлес не разделяет его уверенности. Он медлит, его лицо выражает страх и непонимание.
      Базини все еще стоит в такой позе, будто пытается обнять весь мир, его руки начинают уставать, и Ганс, возможно, впервые в жизни задумывается о нем, а не о себе. Он ерзает, приоткрывает красные от крови губы, и.
      Сердце Базини сжимается в крошечный комок, когда Ганс кивает, облизывается, на всякий случай кивает еще раз. А сбоку открывается дверь и в комнату без стука – как обычно – заходит жена, гневно всплескивает руками, требует немедленно убрать кровь с постели и выгнать Терлеса, но это уже так далеко и не важно, что Базини может только улыбаться.
      Улыбаться – и, расслабив уставшие руки, ждать новое утро.

---

Shingeki no Kyojin, 54

+++

I.
1-4

5-8

9-12

13-16

17-20

21-24

25-28

29-32







II.
33-36

37-40

41-44

45-48

49-52

53-54

Автор большинства исходников

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

а.

---

"Я – бог, я – герой, я – философ, я – демон, я – весь мир,
на самом же деле это просто утомительный способ сказать, что меня, как такового, – нет".
Борхес, "Бессмертный"

запись создана: 23.11.2012 в 04:19

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Дьявол, что с этим делать. Я читаю - и меня передергивает от того, насколько текст черновой, слабый, сколько в нем лишнего. Где я снова ошибся?

С другой стороны, "Принятие" и было задумано как проверка самого себя, попытка написать значительный по объему текст. Я ведь знал, что легко не будет.

---

Неверно, все неверно; надо переделать все от первого до последнего слова, еще раз, и это выматывает
- будто, преодолев препятствие, вдруг обнаруживаешь, что шел не в ту сторону.

---

Как же давно я не делал такие аватарки оно и видно.

+++

1-4

5-8

9-12

13-16

17-20

21-24

25-28

29-32

33-36

37-40

41-44


45-48

49-50

---

"Душевные смуты воспитанника Тёрлеса", Музиль. 1, 2.

"Похититель душ", Бенсон. Чушь.

"Игра престолов", Мартин. Не стану скрывать, читать начал только ради Брана Старка, и он по-прежнему остается любимым персонажем. Еще понравилось читать ПОВ Сансы, Джона Сноу (персонаж производит совсем иное впечатление, нежели сериальный) и Тириона. Линия Дейенерис тоже хороша - но не больше и не меньше, чем в сериале.

"Белая дорога", Флевеллинг. Как завершения серии - отлично, как отдельная книга - так себе.

"Слова", Сартр. Превосходно.

"Бегущий в Лабиринте", "Сквозь Топку", "Исцеление смертью", Дашнер. Где-то упоминал.

"Хрупкая душа", Пиколт. Неожиданно понравилось. Сильная, громкая, местами дребезжащая книга, множество точек зрения на одно и то же, и у каждой - свое вполне весомое обоснование; ни одного верного решения, - а может, "верного" в тех ситуациях и не существовало.

"Защита Лужина", Набоков. Стиль ** Идея **

"Начинается ночь", Каннингем. Вот это прекрасно. Миззи - яркий, запоминающийся персонаж, о нем хочется читать еще и еще.

"Хранитель драконов", Хобб. Никак. Вряд ли буду дочитывать серию.

"Смерть в Венеции", Манн. Давно хотел прочитать, еще с того отдаленного во времени момента, когда эту книгу упомянул один из персонажей Бальзака, кажется, в "Отце Горио". И - не зря.

"Пятый элефант", "Ночная стража", Пратчетт. Последняя резко отличается от всех остальных книг серии - это уже скорее не юмористическое фэнтези, а фэнтези с редкими вкраплениями юмора. Но понравились обе.

Предыдущие

Предыдущие:
I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIIIXIV

---

Случайные фото из Карпат и Львова.

---

Завтра исчезну на две недели. Всем удачи и пока.

---

24.06.2013 в 23:20

Пишет  rovisco.:

Флэшмоб про фэндомы
Суть:
Вы мне - фандом, я вам:
1. Любимого персонажа
2. Сцену/линию, которая произвела наибольшее впечатление
3. Персонажа, которого любят все, кроме меня
4. Персонажа, на которого я был похож 5/10/15 лет назад
5. Персонажа, с которым ассоциирую себя теперь
6. Персонажа, которого я могу бы или хотелось бы сыграть
7. Канон, с которым хотелось бы сделать кроссовер
8. Взаимоотношения персонажей (пара, дружба, вражда), которые мне особенно интересны
9. Взаимоотношения персонажей (пара, дружба, вражда), которые меня раздражают
10. Личный фанон, если он имеется.

От Ро - что угодно из Гессе. Пусть будет "Демиан".

1. Демиан и Синклер. Сложно выбрать из них двоих, особенно в свете того, что они являют собой одного человека.
2. Синклер-Кромер; когда Демиан начал помогать Синклеру, когда впервые заговорил с ним.
3. Я понятия не имею, кого любят или не любят другие люди, прочитавшие эту книгу, потому как знаю всего одного такого человека. Но пусть будет госпожа Ева.
4. Синклер, и, возможно, проскальзывало что-то от Кнауэра.
5. Синклер.
6. Когда буду старше лет на двадцать - Писториуса. А С., кажется, мне и играть не надо.
7. Вселенная Fate; она вообще такая удобная, с ней какой угодно кроссовер можно сделать.
8. Демиан и Синклер, в их связи столько оттенков, в ней можно утонуть. Демиан-человек, Демиан-маг, Демиан-Беатриче, - и параллельно столько же, если не больше, образов С., и они все сливаются в конце, сосредотачиваются в одном Синклере, в его самости. Кажется, меня снова трясет от восхищения.
9. Если честно, кажется неуместными взаимоотношения любых других персонажей с госпожой Евой. Она как дух или божество, она мудра и последовательна, но, как там у Шопенгауэра, "на высотах мысли царит одиночество".
Демиан тоже не нашел бы себе ни друга, ни любимого человека, - очень он похож на нее, - если бы не решил однажды заговорить с Эмилем.
10. Такого нет. Любовь между Д. и С. нахожу вполне канонной. А что касается Кнауэра, то Гессе уделил ему мало внимания в своей книге, поэтому множество моих домыслов по поводу этого персонажа могут и не быть фаноном.

От Klever-sempai - "Игра Престолов"

1. Бран Старк. Еще очень по душе Жойен Рид, Тирион и Санса.
2. Линия Дейенерис, пожалуй. А сцены - сны Брана, "признание в своих преступлениях" Тириона, когда его привезли в Орлиное Гнездо, и рождение драконов.
3. Сложно сказать, сколь многие любят этих персонажей: Джейме, все Грейджои, Кейтилин.
4. 10 лет назад - Арья. 5 - смесь Оленны Тирелл с ее язвительностью и Сэмвелла Тарли с его тягой к книгам и решительностью только в крайнем случае.
5. Теперь - Жойен Рид.
6. Белого Ходока. Никакого актерского мастерства не требуется :/
7. Снова Fate, а еще любой канон о закрытых учебных заведениях. Любопытно было бы посмотреть на персонажей, если бы они были не королями-десницами-знаменосцами, а школьниками или учителями.
8. Жойен-Мира-Бран. А вообще те, кто мне интересен, интересны сами по себе.
9. Материнские чувства у Серсеи.
10. Черт знает, фанон это или нет, но Жойен остался жив. Не нравится мне эта теория о семенах чардрева, совсем не нравится.

От Ди - "Реборн"

1. Мукуро, Спейд, Гокудера.
2. Думаю, арка будущего.
3. Дино :/
4. Спокойный Гокудера, если такое возможно.
5. Джи.
6. Подозреваю, что Торикабуто. У него маска на лице, так что он не блещет выразительной мимикой. Мне как раз.
7. Игра Престолов. Было бы очень непривычно видеть, что персонажи стремительно умирают, при том насовсем, но что поделаешь.
8. Мукуро-Спейд.
9. Попытки взаимодействия с персонажами со стороны Хару и Кёко. Они всегда казались лишними.
10. Спейд жив, нашел более, хм, мудрый способ влиять на жизнь Вонголы, сотрудничает с Мукуро.

---

Проблема многих суицидников, которые всерьез собираются избавить мир от своего присутствия: есть те, кому от их смерти станет плохо, и они это осознают.
И вот сидит этот человек, кандидат на добровольное отчисление, увольнение по собственному желанию, сестра милосердия, самоотверженный волонтер, - сидит и не может решиться. Даже не из трусости, не из проблеска надежды на светлое будущее, не из жажды потянуть время, дабы его спасли и жалели потом, такого отчаянного, нет - он не решается из-за того, что его маме, брату, невесте, супругу это нанесет страшный удар. Прискорбная ситуация.

---

Подобно всем витающим в облаках, я принял падение с небес на землю за открытие истины. Сартр, "Слова"

---

Я долгое время считал, что искусство — явление метафизическое и что от каждого произведения зависит судьба вселенной. Я извлек на свет эту свирепую религию и уверовал в нее, чтоб позолотить свое тусклое призвание, я проникся обидами, озлоблением, не имевшими никакого отношения ни ко мне, ни тем более к моему делу; давняя желчь Флобера, Гонкуров, Готье отравила меня, мне была впрыснута их абстрактная ненависть к человеку, выдаваемая за любовь. Этот яд изменил мои представления о собственной роли. Я заразился ересью катаров, я смешал литературу с молитвой, я превратил ее в человеческое жертвоприношение. Сартр, "Слова"

---

Полгода даже не вспоминал о пиксиве, а там такое.



а.