[the-a]

Давеча играл в слова, условие - написать на слово первое, что придет в голову, сразу же. Следствием стала сказка.

Мхм?

Крылья означали игру у реки, птица – у болотных троп, стрекоза – в низине, что между домом и старой станцией, - там до сих пор, сброшенный с путей, стоял поезд, древний даже для этих мест. Сегодня Ветт нашел карточку с ключом, и это означало, что Мейра уже ждет его возле обветшалой постройки, бывшей некогда часовней. Паук означал, что сегодня поиграть не выйдет. Лист акации – дом, фонарь – поездка с родителями куда-то далеко, что для них, по сути, означало любое место за пределами исследованной территории. За все время их дружбы паука они не использовали ни разу, поэтому карточка с ним сохранилась лучше всего: по-прежнему белая бумага и насыщенный, похожий на чернильную кляксу паук. Родители не то что бы запрещали им играть в часовне – куда строже они относились к прогулкам по болоту. Просто часовня была древней, пыльной и темной, и кроме лав и старой кафедры в ней ничего не было, а это, как они говорили, делало ее плохим местом для игр. Другие дети, которых на самом-то деле вокруг было немного, предпочитали старый поезд, потому что он был полон странных механизмов, потому что в нем было хорошо прятаться, и потому что он был отголоском того мира, о котором они могли только мечтать. И в нем была кожа – совсем немного, ей были обернуты некоторые детали, но это был материал, который им запрещали носить – они не знали, почему. Просто нельзя. От этого запрета кожаные лоскутки ценились почти так же, как фигурки крошечных железных рыцарей. Ветту нравился поезд, но еще больше ему нравилась Мейра. К тому же Ветт был болезненным и слабым. Среди своих братьев он оказался самым маленьким и низким, а зимой постоянно простужался; поэтому его не очень-то жаловали, и когда он подходил к мальчикам, чтобы поиграть с ними, у него в ушах кровь стучала от волнения и страха. Обычно все это заканчивалось дракой, и ему везло, если Мейра оказывалась неподалеку и разгоняла мальчишек. Обычно именно Мейра хранила их карточки и решала, куда они пойдут. Карточки были их секретом – их маленьким шифром, тайным языком, который знали только они; он чувствовал их значительность, огромную важность каждый раз, когда находил на своем подоконнике или оставлял на подоконнике Мейры. Они общались друг с другом посредством символов, недоступных больше никому. Пока Ветт шел к месту встречи, он не обращал внимание на облака. Но здесь, на пустыре, посередине которого вырастал зубчатый конус часовни, он невольно замер. Серое небо сделало пустырь почти как картинку из книги о привидениях; Ветту показалось, что он слышит, как трещат от ветра деревья, а вдалеке что-то воет, что-то такое, от чего у него волосы вставали дыбом, и дверь часовни вот-вот распахнется, и из нее выйдет чудовище, от которого ему не убежать. На самом деле деревьев поблизости было мало, а дверь и так была полуоткрыта и скрипела на ржавых петлях. Никаких звуков больше не было; боясь, что Мейра увидит, как он замер, и засмеет его, он двинулся дальше. Она ждала его в часовне, сдвинув лавки так, чтобы они стояли кругом. Как и всегда при входе сюда, Ветта охватывал трепет. Это место было особенным, потому что никого больше здесь не было, и, стоило закрыть дверь, становилось очень темно и промозгло, как поздней осенью. Ему не нравились ни темнота, ни холод; они не нравились ему так же, как, – ему казалось, - другим мальчикам не нравится падать с крыльца или ступеней поезда, но при этом нравится демонстрировать полученные синяки. Мейра была на год старше него, но еще мельче; у нее была копна медных волос и платье, заштопанное в стольких местах, что все швы на нем могли сойти за вышивку. Ветт знал, что у нее есть и другие платья, но в них ей не разрешали играть, поэтому она носила это – сине-зеленое, как река. Мейра дразнила его и называла «Ветти». Она рассказывала ему о своих приключениях или пересказывала приключения отца-моряка. Море было далеким и странным, хотя и менее странным, чем поезд или полоски кожи – Ветту, например, легко было его представить: он закрывал глаза и видел очень большую реку. Правда, на ней еще должны были быть волны, а с ними оказывалось сложней. В его воображении белые гребни плыли по водной глади, как декорации в школьном театре – медленно и размеренно, одна за другой, с постоянством часового маятника. Мейра говорила, что все не так, а он отвечал, что она и сама не может знать наверняка. В часовне они обычно не играли: было темно, а доски, почерневшие и растрескавшиеся, казались слишком ненадежными. Когда хлестал дождь, казалось, будто кто-то огромный зажал часовню в руках и трясет ее, собираясь раздавить их вместе с хлипкими деревяшками. Иногда, в полной тишине, когда замолкали птицы и ветер снаружи, звуки самой часовни становились громче, уплотнялись, обретали почти видимый источник – уродливые, громоздкие фигуры в лохмотьях, шаркающие в темноте в каких-то двух шагах от них. Ветт бы убежал, если бы был один. Но мысль о том, с каким упоением Мейра будет рассказывать потом о его постыдном побеге и вспоминать его до конца жизни, заставляла его сидеть на месте, от страха почти врастая в лавку. Чаще всего они просто разговаривали, а бывало, замолкали и слушали, как шуршат где-то под полом крысы, протачивают ходы жуки-древоточцы, выдувает пыль из стен ветер. Сегодня крыс слышно не было, но Ветт думал, что это только из-за шума ветра, который перекрывал прочие звуки. Он закрыл за собой дверь так плотно, как это можно было сделать с такой развалиной, и на ощупь добрался до лавки. Мейра сидела где-то рядом, и когда она заговорила, он повернул голову в ее сторону. - А ты знаешь, что Крис уезжает? Крис был одним из мальчишек, которые прочно обосновались в старом поезде. Это он растащил большую часть деталей и хранил у себя лоскутки кожи, иногда обменивая их на что-нибудь интересное. Ветт не любил его – но старался, чтобы Крис об этом никогда не узнал. - Он просто хвастает. - Нет, его мама говорила. Они уезжают отсюда. - Совсем? Они уезжают куда-то далеко? - Угу. – Послышался шорох платья: Мейра пожала плечами. – Далеко и на совсем. Ветт не мог сказать, что завидует. Уехать отсюда было здорово, и об этом мечтали все, но в случае именно с Крисом он испытал облегчение, которое было сильней, чем зависть. Крис будет далеко и не сможет достать его со своими глупыми шутками и драками, а это могло сойти за хорошую новость. Мейра, однако, была расстроена. Ей хотелось уехать. Конечно, хотелось; всем им было тут скучно и одиноко, они были зажаты между болотами, рекой и железной дорогой, по которой за два дня можно было добраться до города. В детстве им было достаточно того, что есть, теперь же становилось тесно. - Мама Криса сказала, что и мы тоже когда-нибудь уедем, а когда я спросила, почему мы не можем уехать сейчас, перестала со мной говорить. И мой папа тоже. Они сами жалуются, что тут нет работы и мало места, но не уезжают. - Мой папа… - начал Ветт и осекся. В общем-то, он мало что мог добавить: его родители тоже молчали, и он не знал, собираются ли они вообще когда-нибудь покинуть это место. – А когда Крис уезжает? - Завтра. - Ну и хорошо. - Ничего не хорошо! Послышался скрип – Мейра сдвинула лавку, на которой сидела. Что-то хрустнуло, будто ветка, но Ветт не думал, что тут вполне могли быть ветки, и не обратил внимания на звук. - Мы должны найти его и все узнать! Он расскажет, почему его мама решила уехать. И почему так быстро, ведь я точно знаю, что еще вчера он никуда не собирался. Ветти? Мы должны его найти. Идем. - Он ничего нам не скажет. И в… Он не успел договорить. Мейра взяла его за руку и потащила в сторону двери, - та была обозначена едва заметными полосками света. Ветт вновь услышал треск, а потом Мейра провалилась. Он не успел ничего понять. Ему показалось, что земля под ними разошлась, как в страшных историях о болоте, и вот-вот поглотит, сомкнув над их головами смесь грязи и воды. Все кошмары мигом встали перед его глазами. Однако он не падал: Мейра поздно разжала руку, и, увлекаемый ей, он опустился на колени. На этом его падение закончилось. - Внизу! Голос Мейры разлетелся по помещению, резал уши; сердце билось так быстро, будто он пробежал много миль. - Ты в порядке? Ты… упала? - Будто сам не видишь! – Ее голос звучал слабо, будто после долгого сна. Ветт не мог сейчас думать об этом. Он надеялся, что она просто испугана, сейчас он поможет ей выбраться, они уйдет отсюда и больше не вернутся. – Что-то с ногой... Он прощупал пол и нашел провал вниз; опустил сначала кисть, затем руку по локоть. Дна не было. - Ветт? - Да, я сейчас. Подожди! - Тут тепло, даже… Что? Безм? Из его кармана посыпались карточки. Он не мог нащупать дно, но его рука коснулась каменной стены внизу. Когда он потянулся чуть дальше, доски под ним треснули еще раз – и он провалился вслед за Мейрой. Ветт удачно приземлился на обе ноги, даже не покачнувшись. Внизу было еще темнее; если к темноте в часовне он мог привыкнуть, то к этой, казалось, привыкнуть невозможно. Неспособность видеть что-либо обрушилась на него, будто удар, выбивающий воздух из легких. Где-то слева шевельнулась Мейра, и он быстро повернулся, ступив к ней. Это была не Мейра. Ветт вдруг понял, что ее здесь вообще нет. Призраки всех историй, которые он когда-либо слышал или выдумывал сам, казалось, собрались в этом месте. Что-то коснулось его щеки, и он едва не вскрикнул. Проведя рукой по лицу, он понял, что это всего лишь прядь его волос. Одежда казалась потяжелевшей, а биение сердца и дыхание – громкими, как гроза. В этом шуме голос фигуры перед ним раздался, словно гонг, и все, кроме этого голоса, мигом стало тишиной. - Бессмерт. Все думать о беззм. Голос звучал глухо и был сухим, как пыль. Ветт решил, что это привидение, и сейчас он нащупает что-нибудь, чем можно отбиться, а потом вспомнил, что привидение можно пройти насквозь. Если бы он мог видеть, куда ему идти. - Беззмм отдам. А ддд не думаешь о бессмертии? Ветт тихо ответил: - Я н-не знаю. Фигура цокнула языком – звук был такой, будто камень ударился о камень, и Ветт вдруг понял, что пройти насквозь ему не удастся. Он попятился, но споткнулся и едва не упал; если до этого у него было хоть немного смелости, то теперь она испарилась, как дым. К глазам подступили слезы: страха, жалости к себе и обиды. Когда фигура подступила ближе – грузными, разносящимися гулким эхом шагами – Ветт сжался и заплакал. - Ррм. Разве вы не мечтаете о бессмертии? Кошмар, беззмм. - Мы мечтаем уйти. Уехать… далеко. - Уехать, уззззд далеко-далеко. Мечта? Мечта о беззмм, а ты говоришь уехать. Ну ладно. Ему стало тяжело дышать. Его горло сухое, будто он долго ничего не пил, и глотать так больно, словно он пытается проглотить иголки. Он не видит ничего, но все его существо чувствует, как нечто плотное, тяжелое и говорящее стоит рядом. И тянет к нему руку. Он всхлипывает, когда камень касается его плеча – он бы закричал, если бы это не было так страшно. - Кззж отдать не можешь, уже есть. Отдай секрет. - Секрет? - Рисунки. Ваши листья белые с птицами, ккку и ключами. Которыми вы играете. Это было гораздо легче. Сквозь животный ужас он увидел возможность выбраться, и уцепился за нее изо всех сил. Карточки рассыпались, и ему было необходимо хоть немного света, но фигура перед ним так давила, и он так боялся ее разозлить, что решил искать на ощупь. Он опустился на колени и зашарил руками по полу. Под кожу вошла одна заноза, вторая третья; он чувствовал их, но это было совсем не важно. Он нашел карточку; почему-то раньше ему казалось, что они были меньше и плотней. Вслед за первой нашлись еще четыре, а остальные либо отлетели дальше, либо провалились, - если еще было, куда проваливаться. Ветту казалось, что было. Он встал. Он подумал, стоит сказать, что он смог найти не все: в сказках, которые он читал, честность часто спасала. Однако стоило ему открыть рот, как страх захлестнул его с новой силой, и Ветт молча протянул карточки в сторону фигуры. В кромешной темноте его пальцев коснулся камень – шероховатый и грязный, и от ощущения невыносимой реальности, плотности существа перед ним, ему стало совсем горько. Ветт захлебнулся слезами. Фигуре свет не требовался: Ветт слышал шелест, с которым та перебирала карточки, и постукивание ее камней-пальцев. - Далеко-далеко. Не беззмм. Ты странный, но я согласен. Протяни руку. Ветт не пошевелился. Он всхлипывал и дрожал, и ничто в мире не было способно заставить его двигаться. - Страшишься. Ничего. Бери, это будет твоя. – Фигура сама вложила в его руку одну из карточек. И замолчала. Тишина стала такой же всепоглощающей, как голос фигуры до нее, и Ветт не знал как, боялся ее нарушить. - А Мей?.. Фигура молчала. Затем он услышал, как она отходит назад – даже не шагая, а перемещаясь по полу. - Лестница, позади тебя. Положи ррр на стену, веди по ней – и найдешь. «Выбрался» - вспыхнуло у Ветта в голове, и дрожь накатила с новой силой, но он смог подавить ее. Он больше не думал. Он развернулся и протянул ладонь к стене. Та была теплой и гладкой, и немного мягкой, как… Как… Он очень медленно убрал руку. Лестницу нашел, ударившись о нее запястьем. Поднялся наверх, открыл дверь и вышел, на минуту ослепленный неожиданным светом. Кажущаяся отравленной, чужой остальному телу, рука сохранила ощущение тепла и гладкости под ладонью. Карта, – он уже знал, какая, - жгла его кожу.