Если попытаться рассказать, как я оказался таким, какой я есть сейчас, то это будет похоже на игру в "ассоциации". Только хуже.
но я все же попробую
Возможно, я был таким еще до того, как Цвейг, Фаулз и Гессе проникли в мою жизнь. Возможно, что-то незримое витало надо мной еще раньше, а возможно - это просто бред, и все получилось так просто потому, что получилось.
Второе вероятней, но мы ведь здесь не для этого, верно?
В школе я был именно тем мальчиком, который сидит на второй парте слева, между хрупкой отличницей и глуповатым громилой, и очень ловко пользуется своим положением. Я ни разу не был замечен в драках, в школьном театре, на балу или на олимпиадах. Зато у меня были неплохие оценки при минимуме усилий и я лучше других знал, из какого окна на каком этаже лучше всего сбегать из здания.
Ну да, я не был ребенком, про которого говорят "умница" или "далеко пойдет".
И, в общем-то, это правильно - что про меня так не говорили. Потому что я не умница, и далеко я не ушел.
Я ушел глубже.
Я читал книги, читал книги, читал книги - мою жизнь проще пересказать, перечислив мои любимые произведения, а не пытаясь выискивать смысл в событиях и отношениях с людьми.
Рассказы Акутагавы Рюноскэ. "Киндрэт", Пехов. "Портрет Дориана Грея", пьесы и эссе, Уайльд.
К слову про отношения с людьми.
Я замкнут и молчалив, и да, так было всегда. Сколько я себя помню, я любил разговаривать сам с собой - наверно, все дети так делают, но у многих это потом проходит. У меня не прошло.
О. Эта девушка некоторое время маячила на периферии моего внимания, но, в силу ее навыка находить общий язык абсолютно со всеми, я не смог долго ее игнорировать. Мы мало общались, но, как вы успели заметить, я вообще не был человеком, избалованным общением, потому утреннее "Привет" и "Как дела" я воспринимал словно манну небесную.
О. неглупа и внимательна, у нее синие глаза, каждый месяц разного цвета волосы, а ростом она не вышла так же, как я. Мы гордо уходили с уроков и отсиживались за школой, травили легкие сигаретами и говорили о Цветах зла. О. училась играть на гитаре, выбирала новую краску для волос - фиолетовый или красный? - страдала от любви к Д-с, а я продолжал читать-читать-читать, но уже подспудно чувствовал, как раздваиваюсь.
"Нетерпение сердца", Цвейг. Рассказы Кафки.
Где-то в этот период я заболел, не вылечился до сих пор и не вылечусь уже никогда. Тогда для меня это было своего рода потрясением, но теперь я думаю, что отсутствие кофе в банке - проблема куда серьезней.
Были моменты, когда я чувствовал себя Грегором Замзой, пропустившим стадию превращения, но ощущавшим себя так, как если бы оно произошло. Моменты эти растягивались на недели и месяцы.
"Бесы", Достоевский. "Пармская обитель", Стендаль. "Отец Горио" и "Блеск и нищета куртизанок", Бальзак.
В.Т. - высокий и худой, с чувством юмора такой силы, что пробивал даже мое уныние. По стечению обстоятельств классе в десятом на некоторых уроках я сидел уже не за второй партой, а за предпоследней - там мне и место, да - и В.Т. попал туда же. Уроки проходили зажигательно, оценки неудержимо падали, на вопрос одноклассников "Куда ты будешь поступать?" с моей стороны раздавался гиений смех.
А потом В.Т. пришло в голову влюбиться. Ну да, вы знаете, в кого. Я забыл упомянуть, что В.Т. был не дурак пострадать, у него была внушительная коллекция цитат о смерти, предательстве и неразделенной любви, и в те редкие моменты, когда он не смеялся над своими же шутками, он горько плакал. О. вовсю его жалела, а я оттачивал навыки общения с униженными и оскорбленными. Длилось это около полугода, я питался его эмоциями, он таскал под рукой Ницше и подсовывал мне свои любимые отрывки (знал парень, как правильно подкатить к объекту желания), наслаждался тем, что он одинок и никто его не любит. Чтобы его наслаждение не прерывали, он смог поссориться с О. - хотя это сложно сделать, поверьте мне. В итоге никто его не жалел, остался только злой и бессердечный я; а потом наступил одиннадцатый класс, я решил поступать на психолога - не спрашивайте, какого черта - и мне надо было срочно обратить внимание на учебу. В.Т. лишился источника страданий и совсем поник.
"Дым и зеркала", Гейман. "Бойцовский клуб", "Невидимки", "Удушье", Паланик. "Романтический эгоист" и "99 франков", Бегбедер.
Школа, увлечение историей и анатомией, книги, заполонившие мою комнату вместе с пачками от лекарств, О. под боком, В.Т., страдающий от любви - это было чудесное время, когда ты никому ничего не должен, когда ответственность несешь только за себя, и то неполную.
Ощущение "я что-то упустил" начало приходить тогда - и позже, и преследует меня до сих пор. У себя в голове я смог разобрать его, но кто сказал, что, разъясненное, оно исчезнет?
Не исчезло.
А я все же что-то упустил.
Я бросил курить, а больше гитары мне всегда нравилась скрипка; мы с О. разошлись в разные вузы, видимся пару раз в год, иногда чаще. Она не забывает о моем Дне рождения, а это, к слову, очень важный момент для человека, у которого не сложилось с друзьями.
На психолога я не поступил по той простой причине, что туда надо было сдавать математику - вы ведь уже поняли, я не силен в этой науке. Зато я попал в лучший вуз города, неожиданно для всех и для себя на отлично сдав историю. Теперь я изучаю юриспруденцию, стены моей комнаты обклеены стикерами вроде "УБИЙСТВО С ОСОБОЙ ЖЕСТОКОСТЬЮ", "КОНТРАБАНДА" и "ФИКТИВНОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО" - нет, папа, это не планы на будущее, - а целых две полки в шкафу заняли кодексы, комментарии, законы и разного рода законишки.
"Коллекционер" и "Башня из черного дерева", Фаулз.
Где-то в конце учебы в школе в мою жизнь проникла Л., которая в свои сорок с лишним психологически продолжала быть семнадцатилетним подростком. Мне это импонировало, но теперь и Л. отошла в область, о которой говорят "а вот когда-то".
До недавнего в времени в моей жизни еще присутствовала Д., но с ней мы разошлись около года назад, и я полагаю, что это уже навсегда. Надеюсь, что навсегда. Д. была посредственна и разговорчива, а ее оптимизм мог преодолеть любой мрак и безысходность - кроме моего, конечно.
"Тени в раю", Ремарк.
Долгий, бесконечно долгий период signum mortificationis.
Мне никогда не было скучно - я забыл о слове "скука" в тот самый момент, когда нашел в своей голове залежи чего-то острого, холодного, как лед, мутного и иногда - редко - вспыхивающего белым светом. Я подбирал этому название, я разбирал это, осматривал, пробовал на вкус, прислушивался, - а оно не кончалось, становилось только глубже и многогранней. И чем больше внимания я этому уделял, тем внушительнее оно становилось, тем интереснее и значимее для меня было все же разобрать его и понять.
Это может быть Самость, или "душа", или "самосознание". Не суть важно, главное - оно множится и растет, и я уже весь - острый и холодный, и иногда, редко, вспыхиваю белым светом.
Мне все больше по душе слово "литературицид".
"Улисс", Джойс.
У меня исчезает замкнутость. Мне ничего не стоит говорить о себе вещи, традиционно относящиеся к личным, кому угодно и когда угодно.
Это не от того, что я вдруг стал эксгибиционистом - я просто понял: какое мне дело, как люди отнесутся к моим увлечениям и к моему состоянию. Особенно - незнакомые люди, которые в моей жизни, при благоприятном стечении обстоятельств, пробудут минут десять. До тех пор, пока я не начну отбирать у их детей игрушки и потрошить их котят, они не имеют морального права осуждать меня за то, какой я есть.
Так я думаю, рассказывая, что мне нравится читать о сексе двух мужчин, что меня привлекают девочки-и-мальчики-ангелы, а вечер я не отказался бы провести, участвуя в bdsm-игре с таким вот глупым мальчиком-стесняшкой (светлые волосы, голубые глаза, бледная кожа) и доминантной госпожой Евой (волосы собраны в высокую прическу, ровный голос, родинка на груди).
"Волхв", Фаулз.
Мои мечты по своей бесплодности подобны мечтам Холдена Колфилда, мое самоощущение - на вершине Волшебной горы.
Я слушаю Патрика Вольфа и Poets of the Fall, но в мой плеер все настойчивей проникает немецкий фолк - In Extremo, Subway to Sally, Korpiklaani. И Моцарт. Впервые появляются песни, от которых я испытываю смесь торжества и отчаяния - пронзительное, яркое ощущение, когда образы сплетаются будто сами по себе, слова приходят одно за другим, и ты чувствуешь себя живым, живым, беспредельно живым.
"Дневники", Фаулз. "Степной волк" и "Демиан", Гессе.
И вот теперь, после этих и тысячи других книг, я здесь, я по-прежнему молчу, по-прежнему ориентируюсь на свои же маяки и указатели. Моя raven road - узкая и пыльная, ее почти не видно, я сам постоянно упускаю ее из виду - не идти же мне с вечно опущенной головой - и потом возвращаюсь, чтобы не сбиться окончательно. Вокруг было бы вечно темно и туманно, если бы не проблески, достигаемые определенными удачами в самоопределении и того, что можно условно назвать "механизмом творчества". Это золотая нить перед глазами Гарри Геллера - от музыки и книг, от кристаллизации мыслей и ощущений, и она - единственное, что позволяет ему дожить до завтра.
Магический театр и Сейдварре - в моей голове, среди холодного и острого, и им там уютно и удобно; Демиан расположился подальше от глаз, он вместе с Синклером рассуждает о боге и двойственности, в его руках тают льдинки, а где-то еще дальше поет Эрн., танцует Нола, положив голову на плечо Лоренса, и все это -
- все, до последнего слова, до последней буквы -
живет в моей голове.
И вот, я до сих пор здесь, где остро и холодно.
Меня зовут Аллен, and I am alive.
Привет.
Если попытаться рассказать, как я оказался таким, какой я есть сейчас, то это будет похоже на игру в "ассоциации". Только хуже.
но я все же попробую
но я все же попробую