Мне не нравится подобный тип людей, но образ оказался слишком красив, чтобы не облечь его в слова.
Мелом и кровью, по прелым листьям, по корням вековых деревьев, огибая ручьи и овраги, петляя и извиваясь, словно змея, тянется лисья дорога. И на каждом шагу – едва заметные ответвления, бело-алой лентой уходящие вглубь леса. Кроны деревьев не пропускают солнечный свет, и здесь всегда темно – что днем, что ночью. Лиса на мягких лапах бежит по своей дороге, ориентируясь по одной лишь ей известным признакам – это легко, когда знаешь путь, как собственный хвост. Легко, когда ты сама этот путь и создала.
Лиса бежит все быстрей, и уже видно конец дороги, где меньше мела и больше крови, где лучи света проникают сквозь листву, огнем зажигая осенние листья.
По каменному мосту через реку, дальше, дальше, и вот уже видно охотничий домик, и мела здесь нет совсем, а кровь становится видна только под пристальным взглядом.
Лиса сменяет лапы на ноги, прячет пышный хвост под белым платьем, распускает волосы – рыжий вихрь, огнем струящийся по плечам. Босыми ступнями идет по мягкой траве, усыпанной сухими листьями, принюхивается – и не чувствует в воздухе ни страсти, ни крови. Она ждет.
Осенние листья падают быстро, словно ветер дует вниз, прибивая их к земле. Лиса думает, что может спрятаться под их покровом – рыжая с белым, ее и не видно будет.
Охотник идет тихо, но запах выдает его, и Рыжая поворачивает к нему голову, улыбается карминовыми губами, и думает: «Прячь хвост, прячь когти, прячь зубы».
В глазах охотника – молодость и влюбленность, в его движениях – нетерпение, ходящее по краю несдержанности. В его словах интонации власти и гордости, и руки на ее плечи ложатся так, будто она – собственность.
- Пришла. – Произносит охотник. – Не смогла уйти, я же говорил.
Она улыбается. В который раз, которому по счету человеку.
Зачем жить одной, если вокруг столько людей? Зачем ограничивать себя лесом, если можно раскинуть бело-алую сеть по деревушкам и селам, очертить хижины и охотничьи домики, вплести усадьбы и замки? И никого рядом нет постоянно, но стоит лишь окликнуть – как появится множество людей у края ее платья, и будут с ней столько, сколько потребуется. Уйти, когда захочешь – никто не удержит; прийти, когда станет скучно – кто не откроет перед ней двери? И – не это ли и есть свобода?
Рыжая жестом манит охотника за собой к белой с алым дороге. Она помнит, какой маленькой и едва заметной дорога была изначально – размытая дождем горка мела да впитавшаяся в землю лужица крови. И сколько с того времени промелькнуло перед ее глазами людей – самых разных, ведь люди они все такие – разные. Сколько было уверенных в себе собственников, выстраивавших вокруг Рыжей иллюзорную клетку из обещаний, но лиса – умна, лиса – понимала с самого начала: сеть – не сеть, когда ты ее владелец. Клетка – не клетка, когда ты вне ее.
У моста можно спрятаться от ветра и беспрерывно падающих листьев, - и откуда их так много на деревьях? Рыжая скидывает с плеч платье, выгибается на коленях молодого охотника, снимает с него его плотную многослойную одежду. Мягкой грудью прижимается к его груди, прислушиваясь к биению сердца. Тук-тук, тук-тук – стучит оно, впускает и выпускает горячую кровь.
- Давай же… - Будто бы приказывает охотник, сам себе не признаваясь, что на самом деле – просит. Опускает руки на ее бедра, сжимает чуть сильнее, чем следовало бы, оставляя красные следы на белоснежной коже. И Рыжая думает: «Прячь хвост, прячь когти, прячь зубы». Она подается назад – и он тянется за ней. Она приподнимается над ним на коленях, и он локтями помогает себе встать вслед за ней. Лисица облизывается. Были бы у нее сейчас уши – она бы тряхнула ими в знак удовольствия.
«Я ваша? Нет, это вы мои.
Я сама к вам прихожу? Нет, это вы сидите у порога, у окна, всматриваетесь в дорогу и зовете меня, ожидая, когда же я приду».
Низкий голос Рыжей ветром разносится меж деревьев, усиливается эхом под мостом, рассеивается по лесу и долине. Тук-тук – сердце все быстрей стучит у нее в груди, когда охотник проникает в ее лоно, жар окутывает ее, а в воздухе появляется любимый запах страсти. Перед глазами охотника – пламень листьев, ее рыжих волос и белизна ее кожи, в ушах –ее голос и глухие удары сердца…
Мел пирамидкой сложен здесь же, и брызги крови, попавшие на него, светлеют, опадая не землю уже бледно-розовыми. Хвост маятником колеблется над мертвым телом мужчины, лисьи лапы раздираю грудь – до костей, до легких, до сердца.
От леса до моста дорога окрашивается алым, присыпанным белыми крошками мела, а лиса тащит в зубах тело все дальше и дальше, в лес, туда, куда лучи солнца уже не проникают, где под навесом из плюща и ветвей расположена ее нора.
Лиса скалит зубы в звериной улыбке. По прелым листьям, по корням вековых деревьев, по мостам и тропинкам тянется лисья дорога – полная ответвлений и беспрерывно растущая, словно паутина. За осенью придет зима, затем весна, и почти не останется больше мела и крови – их смоет зимней влагой, скроет весенней грязью. Лиса будет рисовать новый путь, наблюдая за вереницей людей, которые – каждый со своей клеткой, со своими силками, петлей затягивающимися на их же шеях.
«Я – ваша? Нет.
Это вы – мои».
Лисья дорога
Мелом и кровью, по прелым листьям, по корням вековых деревьев, огибая ручьи и овраги, петляя и извиваясь, словно змея, тянется лисья дорога. И на каждом шагу – едва заметные ответвления, бело-алой лентой уходящие вглубь леса. Кроны деревьев не пропускают солнечный свет, и здесь всегда темно – что днем, что ночью. Лиса на мягких лапах бежит по своей дороге, ориентируясь по одной лишь ей известным признакам – это легко, когда знаешь путь, как собственный хвост. Легко, когда ты сама этот путь и создала.
Лиса бежит все быстрей, и уже видно конец дороги, где меньше мела и больше крови, где лучи света проникают сквозь листву, огнем зажигая осенние листья.
По каменному мосту через реку, дальше, дальше, и вот уже видно охотничий домик, и мела здесь нет совсем, а кровь становится видна только под пристальным взглядом.
Лиса сменяет лапы на ноги, прячет пышный хвост под белым платьем, распускает волосы – рыжий вихрь, огнем струящийся по плечам. Босыми ступнями идет по мягкой траве, усыпанной сухими листьями, принюхивается – и не чувствует в воздухе ни страсти, ни крови. Она ждет.
Осенние листья падают быстро, словно ветер дует вниз, прибивая их к земле. Лиса думает, что может спрятаться под их покровом – рыжая с белым, ее и не видно будет.
Охотник идет тихо, но запах выдает его, и Рыжая поворачивает к нему голову, улыбается карминовыми губами, и думает: «Прячь хвост, прячь когти, прячь зубы».
В глазах охотника – молодость и влюбленность, в его движениях – нетерпение, ходящее по краю несдержанности. В его словах интонации власти и гордости, и руки на ее плечи ложатся так, будто она – собственность.
- Пришла. – Произносит охотник. – Не смогла уйти, я же говорил.
Она улыбается. В который раз, которому по счету человеку.
Зачем жить одной, если вокруг столько людей? Зачем ограничивать себя лесом, если можно раскинуть бело-алую сеть по деревушкам и селам, очертить хижины и охотничьи домики, вплести усадьбы и замки? И никого рядом нет постоянно, но стоит лишь окликнуть – как появится множество людей у края ее платья, и будут с ней столько, сколько потребуется. Уйти, когда захочешь – никто не удержит; прийти, когда станет скучно – кто не откроет перед ней двери? И – не это ли и есть свобода?
Рыжая жестом манит охотника за собой к белой с алым дороге. Она помнит, какой маленькой и едва заметной дорога была изначально – размытая дождем горка мела да впитавшаяся в землю лужица крови. И сколько с того времени промелькнуло перед ее глазами людей – самых разных, ведь люди они все такие – разные. Сколько было уверенных в себе собственников, выстраивавших вокруг Рыжей иллюзорную клетку из обещаний, но лиса – умна, лиса – понимала с самого начала: сеть – не сеть, когда ты ее владелец. Клетка – не клетка, когда ты вне ее.
У моста можно спрятаться от ветра и беспрерывно падающих листьев, - и откуда их так много на деревьях? Рыжая скидывает с плеч платье, выгибается на коленях молодого охотника, снимает с него его плотную многослойную одежду. Мягкой грудью прижимается к его груди, прислушиваясь к биению сердца. Тук-тук, тук-тук – стучит оно, впускает и выпускает горячую кровь.
- Давай же… - Будто бы приказывает охотник, сам себе не признаваясь, что на самом деле – просит. Опускает руки на ее бедра, сжимает чуть сильнее, чем следовало бы, оставляя красные следы на белоснежной коже. И Рыжая думает: «Прячь хвост, прячь когти, прячь зубы». Она подается назад – и он тянется за ней. Она приподнимается над ним на коленях, и он локтями помогает себе встать вслед за ней. Лисица облизывается. Были бы у нее сейчас уши – она бы тряхнула ими в знак удовольствия.
«Я ваша? Нет, это вы мои.
Я сама к вам прихожу? Нет, это вы сидите у порога, у окна, всматриваетесь в дорогу и зовете меня, ожидая, когда же я приду».
Низкий голос Рыжей ветром разносится меж деревьев, усиливается эхом под мостом, рассеивается по лесу и долине. Тук-тук – сердце все быстрей стучит у нее в груди, когда охотник проникает в ее лоно, жар окутывает ее, а в воздухе появляется любимый запах страсти. Перед глазами охотника – пламень листьев, ее рыжих волос и белизна ее кожи, в ушах –ее голос и глухие удары сердца…
Мел пирамидкой сложен здесь же, и брызги крови, попавшие на него, светлеют, опадая не землю уже бледно-розовыми. Хвост маятником колеблется над мертвым телом мужчины, лисьи лапы раздираю грудь – до костей, до легких, до сердца.
От леса до моста дорога окрашивается алым, присыпанным белыми крошками мела, а лиса тащит в зубах тело все дальше и дальше, в лес, туда, куда лучи солнца уже не проникают, где под навесом из плюща и ветвей расположена ее нора.
Лиса скалит зубы в звериной улыбке. По прелым листьям, по корням вековых деревьев, по мостам и тропинкам тянется лисья дорога – полная ответвлений и беспрерывно растущая, словно паутина. За осенью придет зима, затем весна, и почти не останется больше мела и крови – их смоет зимней влагой, скроет весенней грязью. Лиса будет рисовать новый путь, наблюдая за вереницей людей, которые – каждый со своей клеткой, со своими силками, петлей затягивающимися на их же шеях.
«Я – ваша? Нет.
Это вы – мои».
Ложь опадает, оставляя за собой только голые кости да серость пепла. Мысли, которые не твои, установки, которые навеяны - что у тебя есть такого, на что ты мог бы сказать" Вот это - создал я"?
Идем по кругу, по спирали, и с каждым разом виток все длиннее, все протяжней путь по нему до точки, с которой путь начнется сначала. По восьмерке, замкнутой цепи, и стоит лишь что-то нарушить, как твой собсвтенный путь тебя отторгнет, будто паразита.
- Когда оказалось, что будущее - ничуть не лучше прошлого?
- Когда начал об этом задумываться.
Костры все те же, маяки светят так же, лишь немного бледнее, чем в прошлый раз. Идея дороги, идея пути сама по себе не дает ничего - важно ее воплощение здесь, в твоей голове.
Ложь опала. Пыль, серость пепла. Вкус крови на языке по утрам.
Начинается новый, другой круг.
Идем по кругу, по спирали, и с каждым разом виток все длиннее, все протяжней путь по нему до точки, с которой путь начнется сначала. По восьмерке, замкнутой цепи, и стоит лишь что-то нарушить, как твой собсвтенный путь тебя отторгнет, будто паразита.
- Когда оказалось, что будущее - ничуть не лучше прошлого?
- Когда начал об этом задумываться.
Костры все те же, маяки светят так же, лишь немного бледнее, чем в прошлый раз. Идея дороги, идея пути сама по себе не дает ничего - важно ее воплощение здесь, в твоей голове.
Ложь опала. Пыль, серость пепла. Вкус крови на языке по утрам.
Начинается новый, другой круг.
Я ошибся, когда сказал, что "Теарт" Моэма не цепляет. Просто он, видимо, дошел "с опозданием".
Ужасными бывают только актеры, а не роли.
Ужасными бывают только актеры, а не роли.
Днем отец в шутку сказал, что мои птицы какие-то слишком уж толстые и пора бы мне прекратить сыпать им по восемь ложек корма в день. А ночью не приснилось, что эти самые амадины вчетвером выбираются из клетки, и, пока я сплю, садятся мне на грудь и питаются моей энергией, тем самым толстея в геометрической прогрессии.
А ведь я раньше думал, что видеть во сне невразумительную кровавую абстракцию - смешно.
Хм (:
А ведь я раньше думал, что видеть во сне невразумительную кровавую абстракцию - смешно.
Хм (:
Отдельный дневник для колорингов и аватарок:
Вотрен. Все равно хозяин не желает больше его вести.
Просьба всем, кто подписался на этот дневник из-за графики, переехать туда.
Вотрен. Все равно хозяин не желает больше его вести.
Просьба всем, кто подписался на этот дневник из-за графики, переехать туда.
Комментарии (2)
Стабильное, ровное настроение. Легкость в его корректировании, если что-то пойдет не так.
Разговоры ни о чем со случайными людьми, которые - никакие. Пустые "связи", как тонкая, отнюдь не прочная паутина, накинутая на всех, кто подойдет ближе, чем стоило. В любой момент откажешься от нее, в любой момент создашь новую.
Ощущение стоячей воды, и сильней оттого - желание встряхнуть самого себя.
Апатия.
Разговоры ни о чем со случайными людьми, которые - никакие. Пустые "связи", как тонкая, отнюдь не прочная паутина, накинутая на всех, кто подойдет ближе, чем стоило. В любой момент откажешься от нее, в любой момент создашь новую.
Ощущение стоячей воды, и сильней оттого - желание встряхнуть самого себя.
Апатия.
Комментарии (2)
"Из всех художников, которых я знавал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своим
творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт — подлинно великий — всегда оказывается
самым прозаическим человеком. А второстепенные — обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее наружность
и манеры. Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим.
Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге
поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь".
Слова лорда Генри из "Портрета Дориана Грея" Уайльда
"Я большой поэт. Но стихов я не пишу: моя поэзия в действиях и чувствах".
Слова Вотрена из "Отца Горио" Бальзака
творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт — подлинно великий — всегда оказывается
самым прозаическим человеком. А второстепенные — обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее наружность
и манеры. Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим.
Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге
поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь".
Слова лорда Генри из "Портрета Дориана Грея" Уайльда
"Я большой поэт. Но стихов я не пишу: моя поэзия в действиях и чувствах".
Слова Вотрена из "Отца Горио" Бальзака
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
"И он сам испугался того, что сделал" (с)
rovisco., нет, ты не похожа на Юко и даже мне ее совсем не напоминаешь. Но сканы с ней меня очень радуют, и этот - особенно. Поэтому я и покрасил его в своих любимых цветах.
Подобие подарка
Ну, ты понимаешь, что красил я его быстро, с того момента, когда ты мне написала, временами отвлекаясь на курсовик, так что ничего хорошего в принципе получиться не могло.
rovisco., нет, ты не похожа на Юко и даже мне ее совсем не напоминаешь. Но сканы с ней меня очень радуют, и этот - особенно. Поэтому я и покрасил его в своих любимых цветах.
Подобие подарка
Ну, ты понимаешь, что красил я его быстро, с того момента, когда ты мне написала, временами отвлекаясь на курсовик, так что ничего хорошего в принципе получиться не могло.
Комментарии (2)
Комментарии (1)
Пантеизм. Бывают моменты, когда я особенно остро ощущаю несуществующую одухотворенность всей природы. Одухотворенность, которой - я понимаю - нет на самом деле, и это лишь минутная иллюзия да игра воображения, но которая запоминается, оседая туманной дымкой в памяти.
И голос тумана - повсюду в такие моменты, пропитывает собой все вокруг - надстройка над реальностью, наивысшее и наиболее значимое проявление жизни.
Все остальное - пустота.
И голос тумана - повсюду в такие моменты, пропитывает собой все вокруг - надстройка над реальностью, наивысшее и наиболее значимое проявление жизни.
Все остальное - пустота.
Какая глупость, беспечность в отношении хрупкого, едва уловимого, невозвратимого.
"Сон разума рождает чудовищ", верно? Чудовищ - деструктивность, холодящее изнутри чувство гниения, угасание того самого разума, который - нет, не спит. Который в апатии и бездействии, лениво, небрежно узнает заново давно известное, сам ничего не отдавая, не творя что-то новое в ответ.
Со мной все хорошо.
"Сон разума рождает чудовищ", верно? Чудовищ - деструктивность, холодящее изнутри чувство гниения, угасание того самого разума, который - нет, не спит. Который в апатии и бездействии, лениво, небрежно узнает заново давно известное, сам ничего не отдавая, не творя что-то новое в ответ.
Со мной все хорошо.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
kat_pushistik, я знаю, что это ни капли не похоже на извинение, и уж тем более не свидетельствует о том, что я "исправился".
Но, все же, небольшой подарок:
+++
Но, все же, небольшой подарок:
+++
Комментарии (2)